Отредактировано:22.12.07 09:18
Если не опаздывал, шел по Пушкинской, до площади Толстого, и вниз по Красноармейской к бассейну или Институту физкультуры, где учился на тренера по плаванию и водному поло, придумывая сюжеты, потом использованные Стивеном Кингом, и рассматривая других прохожих. При ходьбе я мечтал о встрече с женщиной, которая сделает меня мужчиной в этом или следующем году, но событие это казалось столь же нереальным, как те, что потом описал этот самый Кинг, хотя со мной в группе учились девушки-велосипедистки, для которых вожделенный процесс был не более чем часть рутинного тренировочного цикла. Иногда я запрыгивал в пустой троллейбус и настороженно проезжал остановку бесплатно, словно сел не на тот маршрут, и шел дальше, прислушиваясь, не холодит ли ветер портняжную мышцу, расположенную как раз на внутренней стороне бедра. Именно в троллейбус. Я опасался автобусов, полагая в них какую-то особенную езду вдаль. Сколько стоит билет, я узнал лет в восемнадцать, и даже то, что он был всего на копейку дороже троллейбусного, не примирило меня с этим транспортом. Я, по-прежнему, предпочитал автобусу пешую ходьбу, если не было подходящего троллейбуса. Круглые дырочки меня волновали. С ними я ощущал себя незащищенным и уязвимым. Они отбирали уверенность и веселую наглость, браваду и остроумие, все привлекательное, что, как мне казалось, и было заложено в меня, но не прочно, а в зависимости от состояния, которое я, скорее, ощущал, но которым не обладал безусловно. То есть, без необходимых условий, в число которых входили целые штаны, без круглых дырок. Я аккуратно закрывал их круглыми же латками из похожего материала, старательно обметывая края, чтобы забыть о них, чтобы они не натирали при ходьбе, но они все равно натирали, тем более что брюки тогда носили узкие, в облипочку, перешитые до двадцати четырех сантиметров внизу, хотя государство настаивало на двадцати восьми и обязательном манжете, потому что оно заботилось о нас. Чешские вельветовые куртки и штаны можно было при удаче купить в магазине для инвалидов Второй мировой войны, где мама и приобрела их по отцовской книжке, и была очень рада, поскольку разделяла тревогу отечества насчет ширины штанов, хотя к отсутствию отворотов была терпима. В этом наряде я посещал Институт физкультуры до той поры, пока однажды в шесть утра не раздался звонок в дверь нашей огромной коммунальной квартиры, и два одинаковых человека в бобриковых пальто и дешевых велюровых шляпах, едва дав надеть вельветовую пару, увели меня из дому и, усадив между собой на заднее сиденье коричневой "Победы", отвезли в Липки, где на улице Розы Люксембург располагалось областное управление КГБ. Там продержали меня до вечера, предложив подумать о нашей компании, где процветали плохо совместимые со званием советского студента пристрастия к джазу, рок-н-роллу и стихам поэта Пастернака, тоненькую книжку которого подарил мне переводчик с испанского, приятель отца Олевский. В Пастернаке нам нравилась странность: "По стене сбежались стрелки, час похож на таракана...", "Вокзал, достать чернил и плакать...". Февраль вроде... Это я вас проверял, а говорите не читали. Вслух не читал. Не распространяли, значит? Так он же советский поэт. А в вельветовых брюках зачем, хотите выделяться? Хотел, разумеется, но ответил: так в советском магазине продается, и гладить не надо. Про портняжную мышцу я трусливо не стал рассказывать. Вот и ходили бы в советском. Возьмите пропуск. Надеюсь, профилактика пойдет на пользу. Попадете к нам во второй раз, разговор будет другим. Внезапно я почувствовал холодок на портняжной мышце и, подумав: не вовремя, проверил брюки в районе мотни. Они были совершенно целы. Вежливо, как из церкви, попятившись назад, наткнулся на подчиненных начальника, которые рассматривали альбомы с самодельными черно-белыми порнографическими открытками, видимо, конфискованными. Как ни хотелось быстрее покинуть кабинет, а все же остановился, чтобы посмотреть на обнаженных женщин: может, в следующем году? Идите, идите, родители будут волноваться. И в институте не говорите, что я с вами беседовал, а то будут неприятности. Спасибо! Утром на стене второго этажа Института физкультуры я увидел огромную сатирическую стенгазету, где более или менее похожими были изображены мои товарищи и я в вельветовых, чрезвычайно узких, против правды, брюках с водяным пистолетом в руках. Мы как будто танцевали что-то непристойное, типа буги-вуги с развязного вида девицами. Снабдив их мощным, но без чрезмерности, мышечным аппаратом таза, бедра и голени, при тонкой талии, художник тем самым выразил нам скрытую симпатию, а мне так просто польстил, одарив рыжей партнершей, о которой я даже не грезил. Правда, она держала в ярко накрашенных губах сигарету, на которой было написано "Мальборо", что недопустимо для спортсменки. В тот же день в актовом зале состоялось собрание, на которое пришел весь институт (за развлечением). Мы с друзьями по низкопоклонству перед Западом сидели на сцене, выслушивая вполне дружелюбные реплики из партера, ожидавшего сюжета и подробностей. Штаны на мне были совершенно целыми, что позволяло весело препираться со зрителями до той поры, пока к трибуне не вышла велосипедистка-шоссейница со второго курса и не сказала: "Вы тут шутите, а они собирались вечерами, слушали джаз, танцевали под американскую музыку рок-н-рол и читали стихи - "Вокзал, достать чернил и плакать...". Февраль, - поправил из зала замечательный бегун на четыреста метров Вадик Архипчук. И что же плохого, что студенты Института физкультуры читали стихи? Да, но они читали стихи голыми! Зал в восторге зашумел.
